Побег в Тоскану [litres] - Кэт Деверо

– Я видела ее, когда она уходила, – сказала я.

– Да? Я так и думал, что вы столкнетесь. Очень элегантная дама, правда? – Пьерфранческо откинулся на спинку стула, стараясь держаться раскованно. – Конечно, она ужасно страдает, бедная. Нет, сама-то она молчит. Я пытался разговорить ее, но… но она англичанка до мозга костей. Совсем не склонна раскрывать душу.

– Жаль, – сказала я.

Бедному Пьерфранческо бывало очень тяжело, если он не мог помочь людям.

– Я подумал… – продолжил он, – она, может быть, не хочет говорить со стариком вроде меня. – Ему было лет сорок пять – пятьдесят, не больше. – Но, может быть, с ровесницей… с подружкой, понимаешь? С кем-нибудь, кто способен понять ее…

Я гладила мягкие темные локоны Карло, отводя ему волосы со лба. Мне было ясно, к чему клонит Пьерфранческо: он хотел, чтобы я подружилась с этой странной женщиной, чтобы мы рассказали друг другу о себе, чтобы я выслушала ее, – и мне это не нравилось. Хватит с меня мамы и папы. Мне было достаточно горя родителей, которое сочилось из них и отравляло все вокруг. Мне было достаточно воронки, которую оставил после себя в их мире усопший герой Акилле и которую мне приходилось обходить по краешку.

Пьерфранческо, наверное, заметил, что я колеблюсь.

– Понимаю. Я понимаю, что прошу слишком многого, да и Рита, скорее всего, не захочет ни с кем разговаривать. Но вдруг у тебя выдастся минутка, вдруг Рита захочет встретиться с тобой, один-единственный раз, и поговорить… Подумаешь над моей просьбой? Ради меня?

Черт бы его побрал.

– Подумаю, – сказала я.

* * *

Прошла неделя. Ни от Пьерфранческо, ни от Риты не было ни слуху ни духу, и моя тревога уже было улеглась. Я опасалась, что Рита и правда явится ко мне, что ей захочется, ужасно захочется поговорить об Акилле, добыть из меня все детские воспоминания до последнего.

– Слава богу, никаких разговоров вести не придется, – сказала я как-то ночью Джузеппе, когда мы лежали в кровати. Мы в те дни разрывались между детьми, баром и моими родителями, так что наедине могли остаться только ночью. – У меня нет ни малейшего желания вести задушевные беседы о покойном брате. Понимаешь?

Джузеппе смотрел на меня так, словно я сказала что-то не то, не то чтобы неправильное, но странное.

– А ты подумай. Может, тебе полегчает, если ты с кем-нибудь поговоришь о нем?

– Я и так только о нем и говорю. Все разговоры сводятся к Акилле.

Джузеппе покачал головой:

– Нет, tesoro. Не припомню, чтобы ты в последнее время хоть раз упомянула о нем. Что ты, что твои родители. Я уверен, ты постоянно думаешь о нем, только вслух не говоришь.

– Правда? – Я с каким-то непонятным мне самой, странно болезненным чувством осознала, что муж прав.

– Все нормально. – Джузеппе привлек меня к себе. – Каждый скорбит по-своему. Ты пройдешь свой путь, не торопись. Если эта женщина решила оставить тебя в покое, то и хорошо.

Но Рита не оставила меня в покое. Через пару дней, вечером, когда припозднившиеся гости расплачивались за аперитив, она вошла в бар – одна, в платье с веселеньким рисунком, похоже, парижском. Я сделала вид, что не узнала ее. А что еще мне оставалось? Глядя на нее, я решила, что Рита понятия не имела, кто я такая. Насколько я могла судить, она зашла в наш бар случайно.

– Добрый вечер, – сказала я. – Что вам принести?

– Белого вина, пожалуйста.

На лице у Риты была маска безмятежности, но руки она стиснула в замок. В эту минуту мне стало очень жаль ее. А еще я поняла, что Рита зашла в наш бар вовсе не случайно, она наверняка хотела найти меня, поговорить со мной. У меня упало сердце.

– Присядьте, сейчас я все принесу, – сказала я. – У нас есть треббьяно и верначча. Какое хотите?

– Какое порекомендуете. Спасибо. – Рита села за стол у окна, достала из сумочки красную записную книжку и принялась листать ее.

Я налила ей верначчи – побольше, уж это-то я могла сделать для несчастной девушки – и понесла ей вино и маленькую вазочку оливок.

Когда я поставила бокал на стол, Рита едва подняла глаза.

– Спасибо, – сказала она, глядя в записную книжку.

Я решила, что мне дают отсрочку. Сейчас призову Джузеппе и передам дела ему, а сама отсижусь наверху, подожду, пока Рита уйдет. Я уже успела дойти до стойки, как вдруг она снова заговорила:

– Мария?

Я обернулась. Рита смотрела на меня, крутя кольцо на пальце.

– Надеюсь, вас это не заденет, но Пьерфранческо рассказал мне про вас. Скажете уйти – я уйду. Но я подумала, что мы – вдруг это и вам поможет, – что мы могли бы поговорить. Если хотите. Мне так не хватает вашего брата.

Рита произнесла последние слова тихо, просто. И эти простые тихие слова прозвучали как плач.

– Хорошо, – сказала я. – Давайте поговорим. Давайте поговорим, если хотите.

Флоренция реальна, хотя так кажется не всегда. А вот городок Ромитуццо выдуман целиком и полностью. Он находится в выдуманной же долине Вальдана, затесавшейся между Флоренцией и Сиеной. Читатели, знакомые с этими местами, могут заметить некоторое сходство с городом Поджибонси, где мне посчастливилось прожить какое-то время. Ромитуццо – дань любви, а не прямая параллель. Нет, вовсе нет: из-за своего стратегически важного положения Поджибонси жестоко пострадал в ходе войны. Когда дело уже шло к освобождению, город был почти полностью разрушен. Ромитуццо, притаившийся в захолустье, по сравнению с ним легко отделался.

Однако это не означает, что обитатели Ромитуццо и Вальданы вели жизнь беспечную и мирную. Партизанские отряды, сражавшиеся в холмах и горах Италии, получали поддержку от сельского населения, а поддерживать партизан – хотя бы по мелочи или пассивно – было предприятием, сопряженным с серьезным риском. Германские и итальянские войска СС, отряды вермахта, фашистская Национальная республиканская гвардия и фашистские добровольческие отряды развернули ожесточенную борьбу с партизанами, их союзниками и участниками забастовок. Людей вешали, расстреливали, бросали в тюрьмы, подвергали пыткам или отправляли в концлагеря, откуда вернулись очень немногие.

Расправы были намеренно жестокими, они задумывались как средство устрашения. Угроза убивать по десять итальянцев за каждого убитого немца не была пустой. Казни проводились публично. Тина Ансельми описывает, как в Бассано-дель-Граппа ее, семнадцатилетнюю стажерку, и ее соучеников заставили наблюдать за повешением тридцати одного партизана. (В ее случае, как и во многих других, угроза не сработала: в ответ Ансельми присоединилась к Сопротивлению.) А иногда нацисты в зверствах превосходили сами себя, свидетельства тому – расправа над 335